Это свидетельство необычайных обстоятельств нескольких смертей в редакцию прислал человек, пожелавший остаться неизвестным. Вернее, почти неизвестным — о себе он сообщил только своё имя, Александр П.
«Мне идёт уже пятый десяток, так что за длинное это время довелось множество раз видеть, как на тот свет уходят люди . И, знаете, почти не было среди них спокойных, умиротворенных прощаний с этим. Никому не ведомо почему чаще всего обречённые уйти проделают это то разорванными в клочья, то с перебитым скелетом, а бывает, гниющие или донельзя измученные годами изнурительной болезни. Только при всём том, особняком в моей памяти держится один чрезвычайно странный случай, свидетелем которого я стал ещё в юности. Должен сказать больше, ни одна история не напугала меня и других, оказавшихся рядом со мной, так сильно как эта. Я расскажу вам её в точности так, как наблюдал своими глазами.
Дело это произошло под самый конец 80-х в одном промышленном уральском городке средней величины, сильном своем металлургией, простотой уклада жизни и довольно незатейливым нравом местного населения. Возраст мой в то время именовался «средним школьным» и в плане учебы или поведения я ничем, думаю, не отличался от подавляющего большинства сверстников. Поэтому заранее предупрежу, что свидетелем описанных ниже событий мне довелось стать скорее всего случайно, никакие особые способности, экстрасенсорика или что-нибудь похожее, тут не при чём. Я даже почти уверен, что на моём месте мог оказаться и кто-то другой. Но по необъяснимой воле рока пришлось увидеть всё это именно мне. И ещё моим родителям.
Жили тогда мы с папой и мамой – семьей из трёх человек – в общежитии квартирного типа, зовущимся малосемейкой, в котором, как водится, поселились уже самые разные люди, часто не имевшие никакой связи с профилем предприятия-собственника. Здание было довольно старым, но еще крепким трёхэтажным кирпичным строением, не отличавшимся от множества подобных архитектурных типажей советской индустриальной эпохи. Правда, одна особенность всё-таки делала наше здание удивительным: вместо лестничных пролётов в нём был эскалатор. Двигающаяся лестница совсем как в метро соединяла два нижних этажа. Объяснение этому не стоит искать в невиданной щедрости владельца здания, местного металлургического комбината. Думаю, это было бы последнее, что комбинат мог задумать сделать с общагой, от которой и без того убытков было больше, чем толка. Но так уж случилось, что один из выросших в нашем здании парней во время появления кооперативного движения понаделал больших успехов и, видимо, от изобилия денег в карманах решил напомнить о себе бывшим соседям-сожителям. Эскалатор по его заказу устанавливали долго и упорно, работать на новом месте он, выкупленный нуворишем непонятно где, не хотел (а может, это руки шабашников-монтажников были кривыми). Но когда чудо-техника всё же заработала, выяснилось, что от работы его механизма вибрирует всё здание.
Некоторое время жильцы были поделены на два остро противоборствующих лагеря – сторонников и противников эскалатора, но довольно быстро проблема решилась сама собой. Техника, призванная повышать комфорт обитателям дома, работать в наших условиях отказалась. Инициатор и спонсор её установки к тому времени уже укатил на ПМЖ в Москву, где следы его как-то быстро затерялись (ходили слухи, что убили в буйных разборках той эпохи заката СССР). Ремонтировать за свой счёт желающих в общежитии, само собой, не нашлось ни одного человека, и потому до последнего дня проживания моей семьи там приходилось передвигаться вверх и вниз по довольно-таки неудобным для хождения навеки остановившимся ступеням чудо-лестницы. Впрочем, к случаю, который я хочу рассказать, это не имеет никакого отношения.
В это же время в моей школе трудился — и даже вёл уроки в моём классе — физик, довольно ухоженный и импозантный для тогдашнего школьного учителя, Витольдас Альнисович, прибалт лет 45. Между собой мы, его подопечные, звали его просто Витольдом. Почему-то никакой клички к нему так и не приклеилось, хотя уж мы-то, советские пацаны, умели наградить острым прозвищем, когда остроумным, но чаще просто обидным. Может быть, причиной тому была его непохожесть на основную педагогическую массу, загадочное трудновыговариваемое имя и внешне неприступный облик. Да ещё его всегдашняя сдержанность, немногословность и чрезмерное даже для человека с прибалтийской кровью отсутствие эмоций. Возможно, мы, малолетки, интуитивно чувствовали, что обзывать Витольда было бы сродни обзыванию какого-нибудь валуна на берегу озера. Тем более что на камне хотя бы краской можно что-то написать, но на своем преподавателе физики ты такого точно не сделаешь.
Лично у меня была и ещё одна причина оставаться предельно корректным по отношению к этому человеку. Витольдас Альнисович жил в моей общаге, на моём этаже, всего через пару дверей по коридору. Естественно, коммуникация учителя и моих предков могла происходить весьма часто, поэтому приходилось держать ухо востро и не совершать никаких проколов, о которых мог бы узнать и рассказать физик. Правда, спустя годы, я начал думать, что при всей неэмоциональности и отчуждённости Витольда вне школьной атмосферы, он вообще мог ничего не сообщать моим родителям обо мне, и вполне может быть, что я сам себе придумал этот страх быть разоблачённым. Но как бы то ни было, эти предположения удержали меня в то время от массы необдуманных поступков.
Жил Витольд в стандартной небольшой комнате и жил он там не один. Кров и быт с ним делила женщина Аудра Юрисовна, или бабушка Аудра. Была она значительно старше Витольда и все мы считали его матерью физика. Я говорю «считали», потому что от этой парочки не было ровным счётом никаких подсказок или намёков на тип их родственных взаимоотношений. Даже в домовой книге коменданта, когда произошло финальное событие, в этом вопросе оказался досадный и труднообъяснимый пропуск, по поводу чего данное должностное лицо было впоследствии долго терзаемо милицейским дознанием.
Хотя я и назвал женщину бабушкой Аудрой, это не означает, что мы так к ней обращались. По возрасту, конечно, это можно было делать. Но проблема в том, что Аудра Юрисовна не была человеком, к которому захочется вообще хотя как-то обратиться или обратить на себя её внимание. Иногда, правда, она проходила мимо тебя с обычным, так сказать, светлым выражением лица. Или нет, скажу иначе, с нейтральным, не вызывающим у тебя особых опасений. Но порой что-то в её глазах, выражении взгляда или в морщинках вызывало просто-таки животный ужас, как у меня, так и у других детей, живших рядом. Сказать проще, мы боялись старую Аудру, ни за что не смотрели ей в глаза, и делали это на первый взгляд беспричинно – если не брать в расчёт тот факт, что дети всё же тонко чувствующие существа и кое-что ощущают такого, что даже не способны объяснить, как это, откуда и почему.
Вот так мы и жили, тихо и спокойно, всем нашим довольно-таки весёлым общежитским бытом: дети учились, играли, росли, родители тоже как-то неспешно проводили свою жизнь, коротая её между работой, семейным бытом и какими-то несложными развлечениями. Соседи наши из 217-ой комнаты тоже не выделялись укладом жизни: Витольдас Альнисович вёл свои уроки в школе, возвращаясь домой обычно часам в 8 вечера, порой с покупками из магазинов, Аудра же выходила из комнаты редко и, очевидно, вела там какое-то незамысловатое домашнее хозяйство. Их тандем выглядел именно таким: странноватая, но не лезущая к посторонним бабуля-мать, выходящая из комнаты всё реже и реже, и умница-сын, умный, деловой и немногословный.
Всё резко изменилось в середине марта то ли 1989, то ли 1990 года, точное время я абсолютно не могу теперь вспомнить. Вечером того дня я возвращался с прогулки, порядочно подзадержавшись на улице с друзьями. Уже стемнело, поэтому быстро, почти бегом, я мчался по коридору общаги, чтобы поскорее предстать перед родителями и избежать по возможности разговоров о своём опоздании. Пробегая мимо «Маленькой Прибалтики», как мы называли комнату №217, я почти на уровне подсознания обратил внимание, что их дверь, всегда закрытая, на этот раз распахнута, а изнутри доносятся какие-то тревожные крики и шум. Уже проскочив мимо, я все-таки решил вернуться и заглянуть, в чём там дело. Хотя почти сразу появилось гнетущее ощущение, что мне не понравится то, что я увижу в комнате.
Когда я заглянул в полутемное пространство, освещённое только небольшим ночником, то не сразу увидел стоящего в глубине Витольда, который, как мне показалось, как-то непонятно дергался, будто пытался двинуться в направлении входной двери, но что-то как будто удерживало его на месте. Когда глаза учителя сфокусировались на мне, он крикнул со своим легким акцентом так громко, что я вздрогнул:
— Умирает! Она умирает! Беги к коменданту!
В комнате как будто сам воздух нёс ощущение чего-то крайне ужасного — большего чем просто предчувствие смерти. Я дернулся из двери в коридор, но вместо комендантской резиденции помчался к родителям. В этот момент мне больше всего хотелось быть с ними, под их защитой, а не с чужим человеком. Но оказалось, что родители уже сами, заслышав крики, шум и топот ног, начали выходить в коридор в мою сторону. Подбежав и схватив их за руки, я молча потащил за собой.
Когда мы все вместе заглянули в комнату к Витольду, то увидели картину, которая и спустя десятилетия стоит у меня в памяти, вызывая мороз на спине.
Аудра лежала на кровати, её рука держала за руку Витольдаса. Было понятно с первого взгляда, что он пытается вырваться, но старая женщина на удивление крепко удерживает его. Физик, мешая русские слова со своими родными (я так думаю, это говорилось по-литовски) внезапно прохрипел куда-то вниз голосом, полным ужаса:
— Старая ведьма, никуда я не пойду с тобой!
Бабка Аудра, которая в этот момент была почти не различима в темноте, одновременно с ним что-то завывала и рычала, да так, что всё общежитие слышало и вспоминало эти жуткие звуки ещё много лет. Потом она внезапно сказала одно-два неразборчивых слова, скорее всего это было произнесено на её родном языке, но в конце внезапно прорычала нечто, лично мной понятое как уйдешь со мной. Хотя я не уверен, что это было сказано по-русски, но, клянусь, каким-то внутренним чувством я воспринял именно так! Витольдас при этих словах конвульсивно задергался и рухнул на пол. Одновременно с ним и Аудра перестала издавать звуки и шевелиться.
В наступившей тишине папа, явно в состоянии сильной дрожи, как и мы с мамой, нащупал выключатель и включил наконец лампу на потолке. Мы увидели лежащего на полу учителя. Лицо, смотрящее куда-то в угол, было искажено застывшей маской явного ужаса. Руку его по-прежнему намертво сжимала рука его странной сожительницы. Она так и не отпустила его…
Оба были безнадёжно мертвы.
Расследование случая шло долго — ни шатко ни валко – отчасти из-за нерасторопности компетентных органов, отчасти из-за множества плохообъяснимых обстоятельств. Женщину судмедэксперты признали ушедшей из жизни по старости (хотя никаких особых патологий или хронических болезней найдено не было). Возраст её был признан действительно очень и очень пожилым. С учителем оказалось сложнее. Никаких существенных причин скоропостижно умереть для достаточно молодого и здорового мужчины не нашлось, поэтому разрыв сердца списали на шок, связанных с предсмертной агонией близкого человека. Учитывая, что во время этого происшествия рядом находились целых три свидетеля, милиция в конце концов не стала усложнять себе задачу поиском более хитрых причин.
Зато им пришлось немало потрудиться, чтобы понять, кем приходились друг другу эти двое. Это точно была не его мать. Судя по каким-то найденным зацепкам, было установлено, что между Витольдасом и Аудрой долгое время существовали близкие отношения, возможно, супружеские, но почему-то тщательно ими скрываемые. Возможно, большая разница в возрасте была тому основанием.
Некоторое время спустя, когда страсти потихоньку улеглись, я начал издалека и аккуратно выяснять, кто из моих сверстников и соседей что думает об этом случае. Оказалось, бабку Аудру многие считали ведьмой. Но пугала она всех настолько, что люди предпочитали даже не обсуждать что-либо о ней между собой. Что ж, по крайней мере, это объясняет, как она сумела забрать на тот свет своего супруга. Хотя он не хотел. Видит бог, он не хотел умирать вместе с ней и жутко этого боялся. И ещё можно предположить, что эта женщина твёрдо решила забрать его с собой. И, кажется, сделала это…
Я рассказал всё, что увидел, и всё, что запомнил о странной смерти двух человек поздним мартовским вечером, происшедшей у меня на глазах. И честное слово, это была самая непонятная и дышащая жутью смерть из всех, с которыми я сталкивался в своей жизни.»
